Из "Университетских рассказов" Юрия Нечипоренко

ПРИЛОЖЕНИЕ  
(Из "Университетских рассказов" Юрия Нечипоренко)

Прежде разделения труда возникло 
  Разделение времени - на труд и праздник.  
                                     Из "Манифеста Общего и Целого" 

Семья студента  
 
На первом курсе нас поселили в Дом Студента. "Дом" звучит по- доброму: студент - 
не бездомный человек, он не ютится в задрипаном общежитии, а живет в своем 
Доме. Студент становится членом ученой семьи, в которую принимают со стороны. 
Студенты - примаки: так называли в русских семьях зятя, которого принимали в 
семью невесты. В этое семье есть свои отцы, целая череда отцов - начиная с 
Ломоносова и кончая нынешними академиками и профессорами. А кто же невеста, 
на ком женится студент, с кем обручается?  
 
Юра Смирнов из нашей группы как-то сочинил стих - что-де раньше он по ночам 
мучился от страстей к прекрасным дамам - а сейчас, взяв пару интегралов, легко 
засыпает...  
 
Как церковь для монаха, так и наука для студента - невеста, с нею он обручается 
навечно, ей принадлежит душой и телом. Есть, конечно, исключения - есть разводы, 
семьи распадаются: но никто от этого не застрахован, монахи тоже могут бежать из 
монастырей, попы превращаться в расстриг. У Конфуция было несколько тысяч 
учеников, все они были оторваны от родных и считали Учителя отцом.  
 
У нас не было одного Учителя - но все мудрецы прошлого, все гиганты наук, все 
великаны познания стояли длиной чередой, шеренгой, уходящей в далекое прошлое 
- и оттуда, из баснословных времен они передавали Знание, как эстафетную 
палочку. Каждый добавлял к этой палочке что-то свое, она обрастала корой новых 
идей - и пришла к нам в виде огромного бревна, дубины, которую уже не унести 
одному человеку: целый Университет - с сотнями профессоров и тыщами доцентов 
тащили эту дубину науки, облепив ее, как муравьи.  Или это бурлаки науки, 
привязанные к ней как к огромной барже?  
Физики имеют свой гимн на мотив "Дубинушки":  
 
Эх, дубинушка, ухнем:  
Может, физика сама пойдет  
Подучим, подучим - да плюнем.  
...  
Голова не варит  
А студент все сидит  
Над конспектами гнет свою спину  
Сто экзаменов сдал, реферат написал  
А остался дубина-дубиной!  

Особый смак был, когда гимн пели в присутствии декана:  
 
Деканат весь кипит  
Сам декан говорит:  
"Неприглядна ученья картина"  
Мы на это плюем, мы уверены в том,  
Что и сам он - большая дубина!  
 
В Доме Студента (вернее, до третьего курса - в его филиале, в пятнадцати минутах 
ходьбы от Главного Здания на Ленгорах) мы жили кучно, но безбедно. Конечно, 
бывали эксцессы: когда пьяному племяннику какого-то царька из Африки не 
позволили провести к себе дамочку, он устроил громкий скандал. Орал на дедушку-
вахтера: "Красная свинья!" Права сексуального негра были ущемлены коммунизмом 
- но кому-то "всесильное учение" и не мешало спать с барышнями: помню, как-то в 
буфете я стал свидетелем разговора, из которого следовало, что в комнате вместе с 
пятью студентами ночевало столько же подружек. Спорщики старались установить, 
чья дамочка чьим полотенцем пользовалась. То были студенты юридического 
факультета, им сам Бог велел устраивать и выяснять казусы.  
 
Что касается физиков, жизнь их была более пристойной. Водить к себе окрестных 
"мочалок" у нас не было заведено. Мы обитали на одном этаже с девушками со 
своего курса, но дальше общих рассуждений о качествах той или иной барышни 
дело не заходило, флиртовать со своими не было принято.  
 
Жизнь текла без особых приключений - силы уходили на учебу, никто не сходил с 
ума и не выбрасывался из окон.  Но однажды...  
Не помню точно, когда это было - кажется, в святки, в районе Нового года. Или уже в 
Масленицу?  
 
Здание задрожало от ора десятков глоток.  
Обитатели выскочили разом из своих светлиц.  
Образовалась толпа народа - целая демонстрация.  
По коридорам и лестницам, расталкивая народ, шла процессия.  
 
Студенты несли кого-то на носилках. Я долго не мог сообразить:  
- Что случилось? Хоронят? Кто покойник?  
Никто толком не мог ничего объяснить.  
Те, кто тащил носилки, громко стенали и вопили - спрашивать их о чем-либо было 
бессмысленно.  
Они производили впечатление людей одержимых, полных непонятного энтузиазма и 
воодушевления - так, наверное, вели себя монахи во времена Средневековых 
мистерий. Студенты как будто сами себе не принадлежали: шествие напоминало 
движение многоногого и многоголового зверя - отдельных людей уже словно и не 
было, они составляли члены этого странного чудовища.  
 
Шедшие за группой с "покойником" предлагали к ним присоединяться. Процессия 
обходила все этажи. Я никак не мог взять в толк, в чем дело. Пришли откуда-то 
слова "обряд", "ритуал" - они все и об яснили. Студенты, которые организовали это 
действие, были, верно, родом из деревни. Они привыкли праздновать там проводы 
зимы: вот и решили здесь устроить похороны старого года, зимней сессии - Карачун 
или что-то в этом роде.   
 
Я не стал присоединяться к шествию. Мне было непонятно, зачем устраивать 
обряды: а каково человеку, который играл роль покойника - неужто не страшно? Мне 
казалось, что все происходящее - провокация, что с потусторонними силами не 
стоит шутить: это может плохо кончиться.  
 
Но ничего дурного не произошло. Студенты обошли этажи, набились в чью-то 
комнату и расселись за накрытым столом, притворно причитая. "Покойник" в конце 
концов воспрянул: воскрес и присоединился к пиршеству.  
 
Была еще одна похожая история - но в этот раз был "женитьба": такая же 
невсамделишняя, игровая женитьба парня и девушки с нашего курса. Студенты 
вновь сошлись в толпу, с криком и воплями водили "жениха и невесту" по 
коридорам. Дверной проем в комнату "новобрачных" затянули бумагой, оставили их 
наедине - а потом с визгом порвали эту пленку.  
 
Все это было странно. Я не мог понять тогда, как можно шутить с такими вещами как 
семья и смерть.  
 
Игра и таинство  
 
Студентам было вольно выбирать себе специализацию в игровых видах спорта. В 
волейбольном зале я обнаружил в основном людей зрелых: кто-то пришел после 
армии и подготовительного отделения, один был и вовсе финн - он служил раньше в 
войсках ООН, дослужился до майора. Разница в жизненном опыте у нас была 
колоссальная, однако я играл лучше других - за что все эти положительные люди 
испытывали ко мне уважение. Впоследствии они заняли все сер езные должности на 
курсе и факультете - так что я обзавелся кругом влиятельных знакомых.  
 
Я купался в лучах местной славы. Однако победы над спортивными неофитами 
меня не прельщли - и я начал искать себе более серъезные испытания. К счастью, 
именно в этом году была создана новая волейбольная секция. Мы занималась в 
новом гуманитарном корпусе, где был построен новый же спортзал, разделенный на 
две части - в одной девицы танцевали под фортепьяно, в другой мы гоняли мяч с 
криками и визгом.  
 
Жизнь была полна настолько, что приходя вечерами в общежитие, я задирал 
онемевшие от тренировок ноги вверх, опирал их о стену - и так мог лежать часами, 
переваривая ужин. В гуманитарном корпусе я брал Камю, Сартра, Ануя и прочих 
модных писателей, за которыми выстраивались очереди: эти книги давали на два-
три дня, так что приходилось их проглатывать залпом.  
 
Когда пришла весна, сокурсники затеяли вылазки в парк - играть в футбол. Я 
никогда не умел "водиться" и в школе считался слабым игроком, надо мной 
надсмехались как над "мозгляком" - неуспехи в футболе компенсировались 
успехами в математике. Однако здесь все перевернулось: оказалось, что среди 
"мозгляков" я могу котироваться.  
 
У меня начали получаться индивидуальные проходы и голы и футбольные удачи 
вскружили мне голову. Футбол всегда казался мне недосягаемой, высшей игрой: 
здесь люди решали задачи ногами, а не руками. Руки гораздо лучше приспособлены 
для любых манипуляций - и тот факт, что игра руками была в футболе строжайше 
запрещена, невероятно усложняло решение задач игры. Футолисты представлялись 
мне существами иного вида - что-то вроде гениальных обезьян, которые, как 
известно, одинаково хорошо владеют кистями рук и стопами ног.  
 
Я пылал к футболу неразделенной любовью. Игра эта была слишком страстной, она 
захватывала меня целиком - и я боялся сгореть в ее пламени: сердце колотилось 
слишком быстро, я несся напролом и бил, костылял по ногам других - в общем, 
нависала угроза травматизма и неприязни, обид и огорчений. Поэтому я сдерживал 
свои порывы - варвару футбола, мне не хотелось себя разоблачать.  
 
Здесь, в парке на улице Дружбы, я на миг почувствовал себя королем. Никто не знал 
о моих недостатках - и я мог изменить тактику игры так, чтобы выпятить свои 
сильные стороны и скрыть слабые! Мои усилия были вознаграждены: на 
футбольной полянке я подружился с парнем из нашего общежития - белобрысый, с 
открытым лицом, он вызывал доверие и приязнь. Казалось, что на Владимира 
Попова можно положиться. Хотя нас и не связывали какие-то общие интересы, мы 
на старших курсх поселились вместе в общежитии Главного Здания МГУ, и я вошел 
в круг его друзей.  
 
Когда Попов затеял организацию Дня Архимеда, я оказался поблизости. Сценарий 
праздника мы сочиняли вместе: к тому времени я написал уже диплом и имел много 
свободного времени.  
 
Спортивные игры, с которых я начинал свою университетскую карьеру, плавно 
перешли в игру в площадном театре. Мы создали свою труппу и начали устраивать 
праздники - один, другой, третий... Много позже я узнал, что вся культура вышла из 
праздников древности, и когда-то то, что представляется нам сейчас столь разным - 
спорт, наука и искусство были слиты воедино в мистериях Древнего Мира, когда 
молодые люди проходили испытания и посвящались в таинства касты жрецов. А что 
были наши экзамены, как не испытания? Диплом о высшем образовании - 
свидетельство принадлежности к касте жрецов: науки, искусства или спорта.  
 
День Архимеда  
 
В конце обучения на факультете мы обитали в Высотном здании МГУ на Ленгорах. 
Можно было проснуться без пятнадцати девять - а в девять сидеть уже на лекции. 
Впрочем, на лекции я не бегал - обходился чужими конспектами.  
 
За год до выпуска началась преддипломная практика. Работа в начале не задалась: 
руководитель поставил передо мной шибко мудреную задачу, и я покрывал 
закорючками десятки листков бумаги каждый день. Дома делать это было лень - и 
развлечения ради я ходил в библиотеку гуманитарного корпуса МГУ. Красотки из 
истфака и филфака одним видом своим воодушевляли меня на математические 
подвиги - и все силы уходили на написание сумм, бесконечных сумм сумм: я искал 
формулы для расчета связывания белков с ДНК при учете разных вариантов 
слипаний самих белков друг с другом. Через пару месяцев я принес руководителю в 
виде ответа набор формул, который не уменьшался на двух листах.  
 
Он не стал разбираться в этой ерунде - а попросил проверить вычисления на 
простых примерах. Еще через месяц, после тройных самопроверок оказалось, что 
задача эта решается куда как проще, более того - что она давно известна и входит в 
разряд классических: сорок лет назад некий профессор Изинг поставил ее своему 
студенту - и тот виртуозно решил ее. Имя студента осталось неизвестным - а имя 
профессора красуется теперь в историю науки. Вот она, справедливость! Эту байку 
поведал мне приятель с кафедры теоретической физики, он же показал элегантное 
решение задачи.  
 
В конце концов я принес руководителю правильный ответ. Он ни сном ни духом ни 
ведал, что эта задача имеет решение - напротив, специально дал мне ее в надежде, 
что я ничего не решу. Такая была у него теория - что студента надо обломать, сбить 
с него спесь: всякий студент себя полагает гением, думает, что мир вертится вокруг 
его особы! Известно, что так же поступают сержанты в американской армии - 
ломают новобранца... Я не ожидал такого подвоха - но и шеф мой (так мы все звали 
своих начальников) не ожидал, что я вывернусь из-под его "наката". Потом он 
поступил благородно - предложил мне написать статью. Почему-то в этой статье 
оказался, правда, еще один соавтор - секретарь партбюро Института, как я потом 
узнал. Этот секретарь был вполне дееспособным ученым, любимым учеником моего 
руководителя - он-то и перепроверил все выкладки.  
 
В общем и целом, уже через три месяца после начала преддипломной практики я 
имел диплом - и готовил статью в печать, что считалось неплохим результатом. 
Освободилась куча времени - к маю я мог себе позволить развлечения и 
удовольствия.  
 
В это время мой сосед по комнате в общежитии задумал возобновить День 
Архимеда. Студенты-физики некогда имели свой праздник, в середине 
шестидесятых годов он как-то заглох (верно, его прикрыли). Однако легенды о тех 
днях ходили, их помнили многие - и решили, наконец, возобновить в 1978 году. 
Наша комната превратилась в штаб по подготовке площадного действа. Методом 
мозгового штурма был написан сценарий, я рекрутировал из своих приятелей 
исполнителей - и дело пошло. Со временем я неожиданно для себя стал играть роль 
одного из режиссеров. Так как времени у меня было много, а дело было новым и 
увлекательным, то я занялся координацией сил, репетициями и даже неким 
подобием сценографии.  
 
В соответствии со духом физфаковского гимна, который распевается на мотив 
"Дубинушки", на сцене появлялась баржа с надписью "Наука" - ее тащили, подобно 
бурлакам, налегая на лямки, ученые мужи. Только в отличии от мужиков, мужи науки 
были одеты в мантии и парики. Этот примем "визуализации метафоры" пронизывал 
все действие, героем которого оказывался Абсолютный Нуль - он решал все 
проблемы, лишая баржу трения о ступени факультета. Сценарий и само действие 
были полны острот и натяжек. Похоже, до публики не дошло и половины того, что 
мы делали и говорили. Законы площадного театра требовали особого подхода к 
действию - максимум зрелищности, минимум смысла. Мы с этим не хотели мириться 
- и старались вогнать как можно больше идей в свое действие.  

Лиха беда - начало: потом был второй день Архимеда, мы организовали клуб, 
постарались передать смыслы и традиции праздника младшим курсам, чтобы с 
чистой душой покинуть факультет... Как-то пару лет назад я заглянул на праздник - и 
обнаружил кучу пьяненьких и веселящихся студентов: неужели все выродилось в 
банальную пирушку и уличные танцульки?   
 
Двадцать лет спустя  
 
Позвонили один за другим два требовательных голоса - сообщили о встрече 
выпускников: не отвертишься! Голоса принадлежали друзьям, тем, кто стали 
центрами кристаллизации нашего курса. Из года в год я встречался с 
однокурсниками только на их днях рождений: с первым я учился в одной группе, со 
вторым жил в одной комнате.  
 
Они тащили лямку традиций - у первого было всегда такое застолье, что мы 
вспоминали времена "застоя": гостеприимство досталось ему по наследству - 
хлебосольная московская семья его родителей давно уже принимала нас, как 
родных. Сибарит и гедонист, меломан и трудоголик, Владимир собирал у себя тех, с 
кем он подружился в стройотряде - так и продолжал встречаться, несмотря ни на 
какие девальвации и перестройки мелкий осколок курса - пять человек.  
 
Второго тоже звали Владимиром - и вокруг него тоже формировался мир из пяти 
человек, что вместе ходили в походы и делали когда-то День Физика. Первый 
Владимир остался работать и преподавать на физфаке, второй - ушел из "чистой 
науки" и организовал свое предприятие. Через этих людей, как через нервные 
центры, я был "подключен" к телу нашего курса, которое составлялось из полтыщи 
человек!  
 
Традиции победили время: и когда мы встретились через двадцать лет, легко 
узнавались все те, кто часто виделись - и ушли в неразличимый фон те, с кем мало 
общался.  
 
Было жутко неловко поначалу - смотришь и не узнаешь, глядишь и не замечаешь 
знакомых черт, так давно знакомых, что они уже выварились во времени, 
растворились в памяти. Совсем забылись те, о ком ни разу за все это время не 
вспоминал, те, с кем не было связано никаких особенных историй: с кем не учился в 
одной группе, не работал в стройотряде, не ходил в походы.  
 
Наши однокурсницы сбились в кучку: им было, видно, легче узнать друг друга. Их 
было мало на нашем курсе - пятая часть! Так что по первости мы поделились почти 
по половому признаку.  
 
Потом стало приходить узнавание: так море медленно отступает в отливе, оставляя 
на берегу рачков, прицепившихся к камешкам, а прибой выбрасывает медуз и звезд 
морских... Типы и типчики, доценты и профессора, менеджеры и предприниматели, 
буржуа и чиновники, крючкотворы и шоу-мены вдруг оказывались Димами и 
Костями, Мишами и Женями, Шурами и Жорами - нашими давними приятителями, с 
которыми мы сдавали экзамены и прыгали по партам, стояли в одних очередях и 
кормились в одних столовках.  
 
Мы смотрели друг на друга словно в длинную подзорную трубу, трубу длиною в 
двадцать лет, опущенную в море времени, и там, в глубине, мы видели 
расплывчатые переводные картинки своей юности: с Толей играем в волейбол, с 
Жорой идем в поход, с Шурой пьем пиво...  
 
Время колышется, размывает эти неверные картинки - но мы начинаем чувствовать 
друг к другу приязнь - мы узнаем, распознаем друг друга, бросаемся в обьятия... Это 
процесс взаимный: кто-то вспоминает тебя чуть раньше, кто-то позже, чем ты сам 
вспоминаешь его - и чтобы закрепить следы узнавания, мы пьем - садимся за стол и 
поднимаем бокалы за нашу Альма Мать, за родной Университет, за факультет, гимн 
которого тут же распевается в сотню могучих глоток:  
 
Тот, кто физиком стал -  
Тот грустить перестал:  
На Физфаке не жизнь - а малина  
...   
Эх, дубинушка, ухнем  
Может, физика сама пойдет?  
Подучим, подучим - да плюнем...  
 
Я до сих пор толком не знаю слов гимна, да это и не важно - можно петь просто 
народную "Дубинушку" - в этом мощном хоре кто услышит?  
 
Только физика - соль,  
Остальное все - ноль,  
А биолог и химик - дубины...  
 
Или филолог и химик? Побывал я в биологах, сейчас занят филологией - но науки 
более сложной, чем ММФ (методы математической физики, которую сдал на 
четвертом курсе) - не встречал. Физики всегда были полны представления о 
собственной исключительности, о "расовом" превосходстве своей науки над 
прочими. Последнее прибежище расизма - расизм интеллектуальный, когда люди 
делят мир на умных и дураков.  
 
В наши времена поступали на физфак самые сообразительные ребята из городов и 
весей огромной империи СССР. Не только смышленые - но и честные: кто мог 
думать о наживе на науке? Ученый муж был окружен ореолом престижа 
("сиятельный муж", "Ваша светлость" - верно, подобным образом нимбы сияют над 
головами святых отцов церкви на древних иконах).  
 
Физики пошли в биологию, в менеджемент, в строительство и правительство. Пошли 
туда, где было легче, интересней, веселей - пошли, покатились бодро с горки: 
"Науки делятся на физику - и коллекционирование марок" - так нас учили, и после 
родной физики все было нам по плечу.  
 
Но когда рассеялись мы по миру, разошлись между людьми, оказалось, что "весь 
мир для нас чужбина". Чувствуем родство и понимаем друг друга мы в кругу своих - 
таких же физиков. И зачем мы расходились?  
Чтобы набросить на мир ловчую сеть, раскинуть ее пошире - а потом собраться - и 
выжать эту сеть друг у друга на глазах. Что в нее попало? Что удерживается в 
пустых ячейках этой сети? Звания, степени, богатства?  
 
Сто экзаменов сдал, реферат написал  
А остался дубина-дубиной!  
 
Полинял наш расизм, исчезла претензия на исключительность - но остались 
симпатия, приязнь к однокурсникам. Неожиданно для самого себя я обнаружил в 
ячейках ловчей сети, которая была вынута из моря времени через двадцать лет 
пустоту. Ничего, ничего важного, кроме самой сети - вервия ее, связи между нами не 
прохудились, не разорвались, напротив, окрепли - это уже не просто привязанность: 
это любовь. Сердце сжалось - не так уж и мало...  

Пишите нам: ab(sobaka)genphys.phys.msu.ru.